RSS лента

Alex Art

Моногамия

Оценить эту запись
Для затравки выложу собственный рассказ эпохи твёрдых парт, злых учителей и юношеского легкомыслия.
Выдрано титаническими усилиями из недр контакта. Разметка контактовская, безграмотность авторская.

Мерзкое серое утро не предвещало ничего хорошего. Нечаянно разбитый будильник, сброшенный со стола неуклюжей рукой сонного зеваки, пролитый в полудрёме чай и шишка на лбу, полученная вследствие закона всемирного притяжения глупых существ и дверных косяков. Мелочи жизни. Успокаивая себя мыслью о том, что остальная часть квартиры не подверглась непроизвольному насилию, да и от шишки того и гляди ума прибавится, все еще безмятежно дремлющий студент выполз на улицу. Взъерошенная шевелюра, обделённая мытьём и расчёсыванием, по-советски полосатый свитер, заляпанные не пойми чем джинсы и серые кроссовки на мотив abibas’а выдавали университетского зубрилу. Не хватало только несуразных окуляров, придававших хоть сколько-нибудь солидности извечному объекту презрения и насмешек. Персонаж, невольно щуря глаза от тусклого, но все же неприятного по-осеннему грустного солнца вынырнул из скромного дворика.
Упорно рассматривая асфальт, он прятал глаза от прохожих. Каждый раз, выходя на улицу, он чувствовал себя препарируемой лягушкой, на столе любопытного школьника, подключавшего проводки к разным нервам, чтобы узнать, как она будёт дёргаться. Его изучали, над ним смеялись. Во всяком случае, ему так казалось. Избегал компаний, сборищ, предпочитая спокойное одиночество. Вытащить его на школьную дискотеку становилось возможно только в кандалах, за волосы, предварительно вырубив, но добрых людей, способных провернуть нечто подобное вокруг попросту не находилось. Стена непонимания, безразличия и беспричинного страха всегда отгораживала его от шумного общества. Итак, жизнь его была решительно однотонна, безмятежна и, пожалуй, скучна. И всё ничего – однообразная учеба плавно перетекла бы в такую же работу, которая, в свою очередь, дополнилась семейной жизнью с первой попавшейся сотрудницей схожих личностных и противоположных половых признаков, только жизни этой суждено оборваться меньше чем через день, о чём он, разумеется, и не догадывался.

Профессор, лицом одного с доской цвета, выцарапывал на оной одни лишь ему понятные закорючки и формулы, которые, по всей видимости, что-то значили, но ввиду совершенной некомпетентности учащихся, представлялись им полнейшей белибердой. Давно потеряв интерес к своей работе, вождь зеленокожих лелеял мысль о конце рабочего дня. Студенты разделяли его мечтания, и даже больше - задавались вопросом целесообразности учебной рутины, намереваясь свести её к минимуму, хотя бы своим присутствием. Каждый лектор приравнивался к Моисею, высекавшему скрижали под диктовку Бога, ибо слово его есть истина, даже если в учебниках пишут совсем другое. Книги, собственноручно написанные этими «апостолами» для родного университета, только укореняли подозрения. Рефлекс копировального аппарата и низкий уровень доходов преподавателей позволял студентам легко обходить проблему сессий, из года в год проходя контрольные барьеры как вода сквозь сито.
Четыре пары тянулись как юрский период, от появления динозавров, до самого их вымирания. Стоило раздаться звонку, как сотни радостных неандертальцев вылились из душных аудиторий в коридоры и шумными потоками устремились к выходу. Стремительное течение вынесло его под насупившееся грозовыми тучами небо. Закинув на спину рюкзак, он спешно зашагал по протоптанному годами маршруту. Дождь холодными каплями бил по голове. Не больно, но очень обидно. Кроссовки быстро обросли мерзкой буро-коричневой субстанцией, джинсы потеряли остатки своей привлекательности, растворившись по колено в сточной воде улиц. Но даже окатившая с ног до головы грязью машина, не вызвала ни радости, ни недовольства, ни сколько-нибудь различимого отклика в его душе.
Покосившиеся частные домики, рвущие пространство новостройки, модные магазины, искрящиеся стразами люминесценции, змеевидный узор тротуарных плиток – всё это было так обыденно, и оттого так спокойно. Вот обновили здание театра, здесь построили новый рынок, а там вырос очередной офисный термитник. Мир вокруг нас меняется, меняемся и мы сами, но происходит это без нашего на то согласия, и, как ни странно, участия.

Входная дверь мягко закрылась.
- Илюша, это ты? – донесся приятный женский голос с кухни.
- А кто же еще? – ворчливо отозвался Илюша.
- Сильно промок? – в прихожей показалась женщина средних лет, не слишком хорошая собой, но, достаточно приятная, с добродушным, хоть и несколько глуповатым лицом.
Эта тучная женщина, которую Илюша именовал «мамой», проявляла искреннюю заботу о своем нерадивом отроке. Все её светлые начинания стать учителем потерпели полное фиаско, столкнувшись с необходимостью в одиночку растить сына. Мерзавец-отец отсутствовал как факт еще с того радостного момента, когда счастливая школьница обрадовала его недельной задержкой. Бремя матери-одиночки, взваленное на неё природой межполовых отношений, в конечном итоге вылились в скупость, или, как это называют сами женщины «экономность». Скупость – мужская сторона жадности. В общем, она стремилась воспитать умного, доброго, вежливого, иными словами, вполне себе достойного члена общества, не знавшего никогда простых человеческих радостей, будь то поход в парк аттракционов или недорогой торт на день рождения.
- Как дела в университете? Как учеба?
- Нормально. Как обычно – почти безучастно выдохнул Илья. Подобные вопросы вызывали в нем глубокое раздражение, так как по его убеждению являлись дурной привычкой окружающих, на которую всегда не находилось иного ответа кроме «нормально» и «как обычно».
- Ужин готов! Грибной суп, твой любимый… - Заботливая мама даже и не подозревала, что суп уже стоял у сына поперёк горла, да и готовить толком она не умела, бабушкина стряпня была на порядок лучше.
- Давай к столу.
- Одну минуту, я только переоденусь. – Он попытался улыбнуться, но вышло не слишком правдоподобно.
Суп был пересолен. Даже слишком. Илья не решался об этом сказать, и теперь, меланхолично помешивая мутно-жёлтую жижу, периодически отправлял в рот кубики картошки и едва заметно морщился. Отстранив от себя полупустую тарелку, он налил стакан молока и, по обыкновению поблагодарив мать за ужин, направился в свою комнату.

Отсутствие хоть сколько-нибудь различимых просветов в сером муаре туч говорило о нежелании погоды меняться. Запах сырости и уныния вползал в комнату через узкую щелку открытого окна. Крупные капли дождя шумно разбивались о стекло, выстукивая сбивчивый неровный ритм. Холодные серые глаза устремились вдаль, зацепившись за неясную точку далеко на горизонте, где небо сливалось с землёй. Череда фонарных столбов вдоль дороги сливалась в оранжевую полоску-указатель. Иногда, ему казалось, что там кто-то ждёт его, кто-то такой же печальный и одинокий, но в такие моменты он не находил в себе решимости отправится туда, на грань, потому, что его мир заканчивался гораздо ближе. Замкнувшись в привычном годами маршруте, он проходил все круги ада, познавая горький вкус одиночества и апатии. Но сейчас, снова тянуло туда, за предел. Звон разбитого стакана привёл его в чувства. Словно стрелка секундомера, остановленная нажатием кнопки, он застыл, растерянно вглядываясь в расползавшуюся лужу молока на паркете, не в силах отвести взгляд, будто это его кровь.
Часовая стрелка решительно шагнула за полночь. Маленький часовой внутри был очень назойлив, мерные шажки маятника гулким эхом отдавались в голове, оттого очень хотелось убить его, вместе с часами. Дождь все никак не стихал, должно быть, на небесах кто-то умер, иначе зачем столько плакать. Из окна время от времени доносился вой проносившихся мимо машин, и тогда свет фар играл на белой стене короткие постановки театра теней из уродливых горбатых силуэтов. Илья ворочался в постели и не мог уснуть, и чем дольше это продолжалось, тем отчётливее становилось понимание, что эту ночь он проведёт не смыкая глаз.
Час ночи. Кухня. Свет выключен. Илья сидел и медленно потягивал чай, крепкий и без сахара. Горечь чёрного английского растекалась по языку, согревая нёбо и глотку. Сам процесс чаепития гораздо более ценен, чем чай. Эта даже китайцы понимали. Непередаваемое чувство спокойствия, меланхолии, какой-то отстранённости от всего, что происходит вокруг. Терпкость только обостряет это ощущение, позволяя забыть обо всём остальном: об образах, звуках, осязании, - ненадолго впасть в блаженную кому. Многие ищут это в алкоголе, сексе, наркотиках, но, поистине, обычный чай или кофе - удивительные вещи, они могут увести в этот мир, не требуя ничего взамен.
Если позавчера всё было обычно, вчера – плохо, то сегодня представлялось просто отвратительным. Илья был наркоманом с огромным стажем. С самого детства он пичкал себя детскими мечтами, согреваясь мыслью о будущем, о больших переменах, искренне веря в своё высшее предназначение и уникальность собственной судьбы. Но приторными грёзами так легко отравиться. Бессодержательность жизни поглотила его как гидра, в её жёлудке чувствовалось так уютно, ведь там тепло, темно и никого кроме, а она, в свою очередь, медленно переваривала его - симбиоз весьма сомнительной выгодности.
Неприятная дрожь рук никак не хотела униматься и на мольбы головного мозга отвечала только невольными судорогами. Сидеть становилось невмоготу. От ходьбы из угла в угол уже кружилась голова. Мысль о том, чтобы лечь была просто омерзительна. Странная тяга деятельности, совсем несвойственная ему, магнитом тянула за дверь, в холодную, дождливую осеннюю ночь маленького города. Илья завязал шнурки, доверху застегнул бледно-голубую куртку с капюшоном и, перекинув через плечо рюкзак, вышел из дома. В один миг вся однотонность, одинаковость и серость растворились, и взамен вездесущему «обычно» появилось частное «сейчас». Он не ценил обыденность, нет, просто, его всё вполне устраивало.

Лестничная клетка среднестатистического советского подъезда: грязно-зелёная масляная краска, облупившаяся в некоторых местах, ступени со стёртыми от времени рёбрами, исписанные маркером стены, паутины разбитых стёкол и мусоропровод, в котором что-то сдохло, и, судя по запаху, довольно давно. Он видел это каждый день. Его всепожирающая ненависть была обращена на стены, дом, двор, и, главным образом, на себя за то, что живёт среди этой серости вот уже второй десяток лет. Даже не живёт, а просто ожидает. Ждать можно всегда. А вы знаете, что за тысячелетия ветер и вода сравнивают с землёй горы? Что уж говорить о хрупких стенах твоей комнаты! Надо только дождаться… Вопрос только в том, сколько… сколько, чёрт тебя дери ещё ждать?!
Слава Ньютону с его третьим законом! Стремительность, с которой распахнулась дверь, равна силе удара ботинка. Какое-то несмываемое ощущение радости и ожидания чего-то прекрасного напало на Илью и никак не хотело отпускать. Он чувствовал себя так, будто только что перелез через стену Шоушенка, настала иная жизнь, свобода и счастье, куда уж без него. Какая жизнь и какая свобода он, разумеется, не задумывался, но так ли это важно, когда неописуемый восторг, осознание свершившихся перемен вздымали его грудь. Быстро набирая темп, он зашагал прочь. Его одинокий силуэт скользил по умытым грязью улицам, мимо задёрнутых занавесок окон, дверей, в которые он никогда не входил, изредка сопровождаемый лаем собак-сторожей, снятых с цепей на ночь.Он приземлился на лавочку, запертую на аллее рядами нестриженного кустарника. Вопрос, так мучавший его, одновременно был прост и сложен. Что делать? С собой, со своей жизнью. Куда идти, и, самое страшное, зачем? Вернуться? Снова, зачем? Зачем вообще всё это? Всё. Кадры затёртой до дыр киноплёнки постоянно мелькали перед глазами. Противоборство. Сексуальная революция. Восхождение рок-звёзд. Маргиналы, люди, бросившие всё, наплевавшие на всех, начавшие свой путь и поднявшиеся по лестнице к небесам. Он хотел того же. Значимости своей дурацкой, никчёмной, безынтересной жизни. Если бы только он знал, чем закончилась большая часть таких историй и сколько таких же мифов так и не родилось.
Шёл уже четвёртый час ночи. Вокзал, несмотря на столь поздний час, походил на облепленный тлёй лист. Грубые потерянные лица, убегавших от себя, людей и проблем, лица серые, бесчувственные, принадлежавшие машинам, работающим в режиме автопилота, совершавшим каждодневные переезды по методу маятниковой миграции – обитатели зала ожидания в другую жизнь.
Илья стоял в холле сооружения стиля великого советского монументализма. Если бы Леонид Ильич попал в рай и осуществил-таки свою мечту – построил там коммунизм, райские врата выглядели бы подобным образом. Всё как полагается: с серпом и молотом - символом пропитого будущего, бессмысленного рабского трудолюбия и верным Лениным-Сусаниным, указывающим в очередные болота. Какой-то дурацкий герб, олицетворение рабской покорности, пожалуй, на нём не хватает книги…

Разве так меняют свою жизнь? Может, стоит вернуться? Сомнения теребили его рассудок как последний желтый лист на раздетом осенью древе. Позади лишь тёмные закоулки, проулки, переулки - деяния русских, во всей широте этого слова, архитекторов. Этот унылый город-клон, периода малых свершений и большой лжи. Колыбель, хоть и убогая, но всё же родная до последнего камня. Но ребёнок не должен умирать, так и не выбравшись за решётки своей кровати. Вперёд и только вперёд! Ещё бы Земля не была круглой, ведь окружность начинается и заканчивается в одной точке, но мир, как известно, несовершенен.
И вот, на пороге больших перемен, как это обычно бывает, возникает жестокая действительность, бьёт тебя лицом о землю, разбивая розовые очки, а затем демонстративно рвёт любимого плюшевого зайчика прямо у тебя на глазах, заливаясь злобным торжествующим смехом. Далеко ли можно уехать на пару мятых затёртых купюр достоинства портовой проститутки?
Курить. Странная мысль для мальчишки, не ведавшего маленьких порочных удовольствий. Ему всегда хотелось попробовать, но вид пьяных одноклассников, заправляющихся дешёвым пойлом в школьных туалетах, привил отвращение к культуре легализованной наркомании. Магазинчик торговца забвением открыт здесь круглые сутки, и не зря – постоянных клиентов хоть отбавляй, и их знают в лицо – оно у них одно на всех. Илья подходит к витрине и задумчиво изучает ассортимент – так много и такие разные, пожалуй, выбор среднестатистического продовольственного ларька гораздо скромнее представленных здесь разновидностей яда. Сонной продавщице, похоже, совершенно плевать что и кому она продаёт. В её возрасте, наверное, уже всё до лампочки, лишь бы хватало на хлеб, и было с кем поговорить о маленькой пенсии, зажравшихся олигархах и «не такой» молодёжи.
Первая сигарета, первый стакан, первая девушка… Всё когда-то бывает в первый раз. Первый, он же единственный - такого уже не будет. Может лучше, может хуже, но одно точно - иначе. Мир никогда уже не станет другим. Недоверчивый взгляд на непочатую банку коктейля. Лёгкий щелчок и пенистая ярко-малиновая жидкость устремляется наружу, заливаясь змеиным шипением и искрящимися пузырьками. Приторный, слишком сладкий, слишком алкогольный напиток, но это лучше, чем ничего. Нежный дурман обволакивает взор, и ради этого что только не готов залить в себя…
Илья медленно поднимается со скамейки. За плечами банка коктейля и полпачки тяжёлых сигарет, неудивительно, что мир стал таким прекрасным. Слегка покачиваясь, стараясь сохранять равновесие, он идёт к железнодорожным путям. Нервно изучает диспозицию стальных сороконожек, в смутной надежде проскользнуть внутрь в обход недоверчивых взоров проводников. Подкидывает пятак сдачи. Монета с громким звоном падает на серую брусчатку перрона, игриво катится к самому краю и падает возле стальных рельс. «Орёл» - ухожу, «решка» - останусь. Илья практически на корточках подползает к краю, пытаясь разглядеть ответ судьбы. Рука предательски соскальзывает с мокрого от дождя перрона, и мальчик падает вниз, вслед за монетой. Нелепо распластавшись на рельсах, он пытается собраться с мыслями, перед глазами монета. «Орёл», жизнь выбрала дорогу… Металлическая стрела, стремительно-мчащееся чудовище, ослепляя тремя прожекторами, мчится навстречу с неизбежностью. В голове почему-то всплывают слова классика «Человек смертен, но это было бы полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен…». Вслед за ней мысль «Надо было больше читать классиков»…

Утренний экспресс уносится вдаль, отсчитывая удаляющееся время мерным стуком железных колёс. За окном проносятся все прелести чудной русской природы: бесконечные поля, перекрещенные лесополосами, чахлые убогие домишки, обитателей средиземья, мусорные кучи и грязь, она вездесущая. Светает. Поезд погружается во тьму, со свистом проносясь через тоннель. Всего несколько секунд и состав вырывается наружу, словно из вакуума, и все звуковое пространство вновь заполняет расчетливый метроном километров.

Отправить "Моногамия" в Google Отправить "Моногамия" в Digg

Обновлено 23.11.2012 в 12:01 Alex Art

Категории
Без категории

Комментарии